«Имени такого-то»: роман Линор Горалик об эвакуации психиатрической больницы
Октябрь 1941 года. Немецкие войска приближаются к Москве, а работающая в тяжелейших условиях психиатрическая больница имени такого-то ждет приказа об эвакуации. В атмосфере тревожного ожидания чувства героев достигают высочайшего накала, а больничный и военный быт становится все более осязаемым. История находящихся в смертельной опасности людей, больных и медиков, превращается в многослойную аллегорию, в которой переплетается военная историческая реальность и поэтический вымысел, самоотверженный подвиг и безумие, страх и надежда. К написанию этой книги автор готовилась много лет, опираясь на историю сложнейшей эвакуации московской больницы им. Алексеева (более известной как «Кащенко»).
Страшнее всего сейчас было попасть к своим, но и на этот случай он заготовил объяснение, над которым бился столько дней и которое так легко пришло к нему сейчас, когда он ковылял под луной, боясь застонать от боли в ноге: вышел в туалет, заблудился, слава богу, что нашел вас, отведите меня, пожалуйста, обратно. «конец, свобода, конец, свобода», — это сейчас не помогало, потому что боялся Борухов не конца, а муки: самый первый страх был — волки, второй страх был — что найдут раньше времени, примут за разведчика и станут пытать, и от этой мысли Борухов останавливался и складывался в три погибели, а мысли о том, что будет, если он дойдет куда надо, были такими, что часть дороги он протелепался с закрытыми глазами.
Отдохнуть он себе дал только дважды — когда понимал, что нога просто не выдержит, — садился на землю и считал: один раз до ста, другой до двухсот, обливаясь пóтом посреди ледяной ноябрьской ночи.
Первое село, то, куда ходил за едой Сидоров, оказалось совсем близко, и можно было остановиться и прямо здесь постучаться в избу, провернуть фокус с «заблудился», может быть, проспать у какой-нибудь жалостливой бабы ночь, может быть, даже поесть, вернуться к утру, сказать своим то же самое. Несколько минут он смотрел на черные избы, держась за живот, чувствуя, как синий переплет упирается краями в ребра, пытаясь отдышаться, а потом со стоном пошел дальше. «конец, свобода, конец, свобода», — нет, не помогало. он не помнил, сколько, по хвастливому рассказу сидорова, было идти до красного, но уже знал, что дойдет, — и когда увидел огни и услышал собачий лай, понял и обмер, и от страха быстро сходил по-большому, не утруждая себя лазаньем в кусты, прямо посреди дороги, отставив больную ногу в сторону.
Избу заперли, он остался один и был один, и умирал, пока не вошел человек и не сказал с сильным акцентом:
— Здравствуйте, господин Борухов.
— Доктор! Доктор! — глупо повторил он.
— Простите — доктор Борухов, — тут же поправился человек и добавил: — Я доктор Виктор Леманн, я главный врач этого госпиталя.
— Вы говорите на русском, — сказал Борухов растерянно.
— Это мой родной язык, — с улыбкой сказал Леманн, — но я вырос в Германии. Мне было четыре года в семнадцатом году. мой отец был прекрасный русский врач. Я с огромным уважением отношусь к русским врачам.
— Спасибо, — зачем-то сказал Борухов.
— Что привело вас к нам, доктор Борухов? — спросил Леманн, присаживаясь на скамью. — Я думаю, это что-то очень важное, вы, наверное, проделали очень опасное путешествие.
И тогда Борухов сказал:
И Леманн понял. Сначала Борухов говорил, а Леманн спрашивал. Потом Леманн уточнял, а Борухов спорил. он спорил то с Леманном, то с собой, то защищал теорию Синайского, то спорил с ней так, как никогда бы не спорил при Синайском, а Леманн ее защищал, и только когда они оба выдохлись, Борухов понял, что снова весь в поту, и сомлел, и оперся на стол, и вдруг почувствовал, что боится поднять на Леманна глаза.
— Доктор Борухов, — сказал Леманн с интонацией, которую Борухов не мог разобрать, — простите, я должен оставить вас на несколько минут. мне надо поговорить с моим начальством.
— Зачем? — спросил Борухов мертвым голосом. — Вы же видите — я не. Просто возьмите рукопись. книгу. Я уйду. скажите — заблудился.
— Это совершенно невозможно, — сказал Леманн, улыбаясь, и, когда дверь в избу открылась, Борухов увидел у входа две черных фигуры с автоматами, и ключ проскрежетал в замке, и Борухов лег головой на стол.
Леманн вернулся, и Борухов зачем-то встал, но застонал и снова сел.
— Доктор Борухов, — ласково сказал Леманн, — мы готовы предоставить вам исследовательское место в Мюнхене.
— Более того, — сказал Леманн с заговорщической улыбкой, — мы готовы отправить с вами пятерых ваших подопечных.
И, уже все понимая, Борухов сказал очень твердо:
— А мой соавтор? Я не согласен работать без моего соавтора.
— Я восхищаюсь вашей лояльностью, доктор Борухов, — серьезно сказал Леманн, — но психоанализ — совершенно не поощряемая нами теория. А вот ваши разработки — социалистические, с национальным взглядом на воспитание — это крайне интересно. Подумайте — мы обеспечим детям уход, образование, современные медикаменты.
— У нас в стране все хорошо с медикаментами, — сказал Борухов.
— Не сомневаюсь! — тут же кивнул Леманн. — Но война, согласитесь, — не лучшая обстановка для больных детей. И мы бы предоставили новейшие методы лечения, — например, электрошоковую терапию.
— Наш электрошокер, между прочим, собрал мой соавтор, — сказал Борухов.
— Потрясающе! — изумился Леманн. — тем более нам надо торопиться, доктор: самолет будет в семь утра. Я отвезу вас сам, я все равно не засну: давайте, давайте, давайте. Вижу, вам тяжело идти: я подгоню машину ко входу.
В машине говорил Леманн: рассказывал о мюнхенской Лаборатории социал-демократического воспитания.
— Без языка вам будет трудновато, конечно, но на первое время мы дадим вам переводчика, — говорил Леманн, — и он же, конечно, будет давать вам уроки.
— Давайте вот тут остановимся, — выпалил Борухов у развилки. До баржи оставалось примерно полкилометра, но из-за поворота отсюда не было видно ни берега, ничего.
— Все понимаю, — откликнулся Леманн. — Меня наверняка встретят недружелюбно, так? Жду вас и детей, очень жду, и не забывайте — время идет. О вещах можете не беспокоиться — берите самое необходимое, мы всем вас снабдим.
Борухов пошел вправо, но как только дорога вильнула, перебрался, нахватавшись репьев, на левую сторону развилки.
Он не нашел в себе сил подивиться тому, что на барже не спали, и, протолкавшись к Синайскому, схватил его за руку и зашептал, но Синайский и сам искал его, и крикнул радостно:
— Борухов, где вы слонялись? Мы вас искать собирались уже, думали, вас медведь заел!
— Яков Борисович, ради бога. — сказал Борухов тихо. — Яков Борисович, пойдемте на палубу. Это срочно.
Борухов на секунду замер с открытым ртом, а потом снова зашептал:
— Яков Борисович, пожалуйста, выйдем, — и, дотащив Синайского до какого-то закута, сказал, глядя себе на руки: — Яков Борисович, я. Яков Борисович, я сделал ужасное. Вы должны немедленно, сию секунду, прямо сейчас уплыть.
Все время, пока Борухов говорил, Синайский стоял, ссутулившись, закрыв глаза и держа ладонь на лбу. наконец, тот замолчал, и Синайский посмотрел на него долгим, ничего не выражающим взглядом.
— Я сейчас вернусь к нему, — сказал Борухов. — они не знают про баржу. И я его завезу и буду возить, пока. Пока смогу. может, удастся вывезти к нашим. А вам надо сию секунду отплывать.
— Вы с ума сошли! — змеиным шепотом завопил Синайский. — Вы вырвались! Вы не понимаете, что вы вырвались?! мы и так сию секунду отплываем, пока деревенские не пришли! Нашелся сусанин! Зачем вы к нему пойдете?!
— Иначе они по селам будут искать, — сказал Борухов твердо. — По селам искать нас будут. Вы представляете себе? а так. может, я его завезу.
— Борухов, — сказал плачущий Синайский.
Но Борухов уже быстро обнимал его и шел, постанывая, прочь, и путь до машины занял у него удивительно мало времени, и снова он набрал репьев, но к машине подошел, тщательно почистившись, с левой стороны. Леманн курил и радостно помахал рукой ему навстречу.
— Доктор Леманн, — сказал Борухов, согнувшись и растирая ногу, — вы. Я так вам благодарен, но я сейчас. не могу в такое время бросить больницу. Вы же главврач, вы наверняка понимаете, что.
И тогда машина, большая черная машина без задних окон, со всего размаху лениво вмазала Борухову огромным голым хвостом по лицу. Он ударился щекой о порожек автомобиля так, что два зуба вылетели и упали в пыль, и, пока он глотал кровь, Леманн за шиворот втащил его в кабину и сказал:
Правда психиатрических больниц
Родители в психиатрическую больницу меня возили три раза, но положенный срок я отсидела только два.
В психушке меня врач позвала к себе в кабинет, у неё вид больной, глаза вытаращенные лезут из орбит, а под ними синяки черные. Как заорала на меня: «Отвечай, как дело было, тебе голос свыше приказал?!». Какая-то врач сказала: «Да у неё по глазкам видно, что она больна».
Стояли там коляски инвалидные. На полу лежала женщина, которая под себя писала, шевелиться не могла. Уколы ей делали без конца, а потом на носилках унесли. Дверь железная на замке, ключ у врачей в кармане.
Умоляла я родителей забрать меня, они подписали нужные бумаги и в этот день меня отпустили, но это было только начало.
А вот третий раз был по настоящему страшный! Во взрослой психиатрической больнице.
Пришла ко мне на свидание мамка, тогда я немного очнулась. В психушке была специальная комната для свиданий, вот тогда я совершила побег. Мамка с медсестрой болтали стоя возле двери, я была рядом и неожиданно у меня промелькнула мысль, что дверь не заперта! Разум прояснился, я очень быстро, мгновенно открыла дверь (она оказалась действительно незапертой) и выбежала на улицу.
Чувствовала после психушки плохо. Беспокойство оставалось сильное. Сознание помутнённое. Телевизор не смотрелся. Всё казалось неживым, бесчувственным. Даже природа не радовала. Прошло такое состояние только через 5 месяцев.
Меня в изолятор перевели с обычной палаты з
С чем сталкивается человек, которого ненадолго упекли в дурку?
Чтобы попасть в психиатрическую больницу, достаточно пару раз попробовать выпилиться. Причем неудачно.
Психушка – прекрасное место для падений в обморок. За первую ночь я сделал это раз пять. Надо было сдать анализы, помочиться в утку. У меня было две неудачных попытки дойти до туалета и три неудачных попытки ребят дотащить меня дотуда.
Эти ребята – такие же пациенты, как и я. В дурках бедняги делятся на относительно адекватных и на неадекватных. В некоторых заведениях санитары просят адекватных помогать им в обмен на привилегии: например, сигареты и доступ к курилке. В итоге подростки утихомиривают буйных, таскают кровати и следят за порядком.
Осознав, что даже если они меня донесут до туалета в горизонтальном положении, я вряд ли смогу отлить в утку, ребята бережно довели меня до кровати и положили спать. Если это, конечно, могли назвать сном: так как я прибыл ночью после отбоя, было непонятно, к буйным меня класть спать или к адекватным.
Положили к неадекватам. В палате – девять человек: один ведет себя и даже выглядит, как Ходор из «Игры престолов» (двухметровый амбал, который не может связать двух слов – в прямом смысле двух слов); два других – звери: один шипит и царапается, как агрессивная ящерица, другой орет, будто какое-то мифическое существо из ада. Оба спят, привязанные тряпками к железной кровати. Отличная компания.
Проснулся я от песни. Если это, конечно, можно назвать песней: представьте парня 12 лет без слуха и голоса, который поет «Ой, мороз-мороз, не морозь меня», причем сначала тихо-тихо, через пару секунд погромче, а еще через несколько мгновений переходит на ор, который будит все крыло. Разумеется, его просили петь тише. Разумеется, он пел тише, но вплоть до того момента, как снова переходил на ор. Разумеется, его пи**или. Разумеется, он замолкал, но лишь чтобы затем снова воспевать мороз.
Завтрак. Буйные неадекваты просили их отвязать, санитары ломались. Один из этих звереподобных людей молил: «Я не бу! Я не бу!», – сотрудники психиатрички не верили в его «не буду» и очень неохотно отвязали его. Он позавтракал, ни на кого не набросившись.
Находясь в компании таких людей, абсолютно перестаешь бояться смерти, потому что понимаешь, что этот бедняга, не контролирующий свое сознание, может на тебя наброситься и укусить. Или не укусить, а перегрызть горло. Черт его знает, что от него ждать. Тут не говорят о том, что кто-то кого-то загрыз или прибил, хотя есть пациенты довольно общительные.
Сначала он мне рассказал про парня, который лазал по стенам, как человек-паук. Я этому не очень поверил, а он утверждал, что он долезал до потолка. Потом – про чувака, который воображал себя животным и вел себя как зверек. Я не стал уточнять, хищный или нет. Про себя я подумал, что попал в подходящее место.
Сразу после завтрака всем раздавали таблетки. Я по наивности подошел и спросил, есть ли для меня – мне сказали, что врач еще не поставил диагноз и таблетки я не получу. Почему-то расстроился, хотя, конечно же, зря: эта дурь не лечит.
После меня перевели во взрослую дурку. Она, с одной стороны, скучнее, потому что меня почти сразу положили в палату к адекватным, с другой – некоторые кадры из того места просто прекрасны.
Во взрослых психиатричках пациенты делятся на два типа: неадекватные и люди, которые попали туда по белке и проходят недельный курс восстановления под капельницей. Меня положили к дядям, которые перепили. Обычные мужики. Кто-то – строитель, кто-то – водитель. На улице встретишь – и не подумаешь, что человек мог лежать в подобном заведении.
Так как в больнице нечего делать, главный досуг всех без исключения пациентов – сигареты. Кто-то скуривает пачку за день, кто-то – две, а кого-то уже очень давно не посещают близкие, и они скуривают столько, сколько настреляют.
Электронные предметы в психиатричке запрещены, телефоны тоже – интересно, зачем тогда нужны розетки в коридорах и туалете? В палатах ничего такого нет, поэтому надо ухитриться зарядить телефон так, чтобы не запалили санитары. Умельцы каким-то образом протащили в больницу кипятильник и заваривали чай прямо в коридоре.
Туалет – курилка. Если не хочешь поссать или подымить, туда почти незачем соваться, ну, еще розетка – я ходил туда заряжать принесенный мамой телефон. Воткнул шнур, стою, никого не трогаю. Попал в какое-то магическое время, когда никого в туалете нет. Вдруг ко мне подходит пациент в зеленой форме, похожей на халат хирургов из сериала «Клиника» – все остальные больные ходят либо в светло-голубых, либо в пижамных нарядах, ни разу не подходящих никому по размеру.
Диалог с этим пациентом-санитаром потрясающий:
– Привет. А ты в интернете шаришь?
– Окей, записывай. Почта. Могила ноль ноль семь собака, – дальше домен какой-то. Кажется, мэйл.ру.
Потом диктует мне пароль.
– Записал? Дальше. Скайп: могила два, пароль, – и диктует мне пароль от скайпа.
– У меня нет интернета на телефоне, – разочаровал его я. Бедняга надеялся, что я не просто телефон заряжаю, а телефон с выходом в интернет. Он очень расстроился, блякнул и быстро забыл сей казус.
– Знаешь, я немножко экстрасенс. Умею изгонять злых духов. Хочешь, очищу тебя?
Очень сложно слушать это с каменным лицом и не ржать от всей нелепости и неловкости ситуации, но я прекрасно держался, всем видом проявил заинтересованность, сказал, что я готов, и встал по стойке смирно. Могила тоже встал ровно, протянул вперед руку и, почти касаясь ей моего лба, начал читать какую-то христианскую ахинею, похожую по стилистике на молитву. Не знаю, как я не засмеялся. Когда он закончил, я с серьезным видом спросил:
После он сразу начал загонять мне про то, что такое катамараны. Я перебил его, потому что знал, что это такое. «О, а чего ж ты сразу не сказал!» – воскликнул он и начал втирать мне про то, как дельфины совокупляются с катамаранами. Такую изощренную порнуху я был не очень готов слушать, поэтому в спешке попрощался с Могилой и пошел с еле заряженным телефоном в палату.
– Ты заходи еще, я тебе свои стихотворения почитаю! – бросил он мне вслед. Ага, про е**ю дельфинов с катамаранами. Нет, спасибо.
Неадекваты были, конечно, забавными. В одной из палат жил дед, он иногда заходил к нам в гости. У него были проблемы с речью – она ему очень тяжело давалась. А еще он был косоглазым, за что и получил прозвище от остальных пациентов – Косой.
Некоторым неадекватам санитары надевают подгузники, потому что поход в туалет для них – то еще испытание. Узнал я это, когда этот дедушка зашел в нашу палату без штанов и в подгузнике, болтающемся на уровне голеностопа. Так я узнал, как выглядит член в старости.
– Слушай, Саш, а тебя, кажется, как-то ударило током. Расскажи эту историю!
– Да, конечно, было дело! У нас дома вырубило свет, и я пошел на лестничную клетку разобраться, что произошло. Подошел к электрощиту. дернул рубильник, и – бац! – меня ударило током.
– Вау! – пауза секунд в десять. – Саш, слушай, а ты как-то рассказывал, как тебя ударило током.
– Да-да, было дело. У нас дома вырубило свет, – на этом моменте все уже ржали над бедным Сашей, который не помнил, что только что рассказывал эту историю, – и я выхожу на лестничную клетку разобраться, что произошло. Подхожу я к электрощиту, дергаю рубильник, и – бац! – меня ударило током.
– Ахаха, Саш, а помнишь, ты рассказывал, как тебя ударило током?
И Саша снова рассказывал, как его ударило током. И так шесть раз подряд.
К Саше чаще всего приезжали его родственники: узнать, как дела, привезти сигарет и удостовериться в том, что он идет на поправку. Диалог с женой выглядел так.
– Саш, ты помнишь наш домашний адрес?
– Что за глупый вопрос? Разумеется! – и называет адрес дома, в котором родился и жил в детстве.
– Но это не наш адрес, это твой детский адрес! – утверждала жена.
– А, да? Тогда что-то не припоминаю, – искренне расстраивался он.
Мне было очень жалко Сашу. Раздражало, что люди пользуются его беспамятством. Больше всего наваривались на нем стервятники, которые налетали на него сразу же после того, как видели, что его посещали родственники. Для них приезд родных означал полные пачки сигарет, которые можно стрельнуть. Лишним плюсом для них было то, что Саша не помнил, кому давал сигареты и, более того, давал ли кому-то вообще.
Чтобы Саша не растерял весь свой боезапас (две пачки, которые вручила ему жена на два дня), я прибег к жестокой хитрости:
– Саш, слушай, а можешь долгануть мне пачку сигарет с возвратом?
– Да, конечно. Только верни обязательно.
Проходит 5 минут, диалог повторяется.
– Саш, можно пачку сигарет в долг с возвратом?
– Конечно, только верни обязательно.
– Окей, – беру вторую пачку, – Вот смотри. Ты не помнишь, но я у тебя пять минут назад точно так же взял первую пачку. У тебя пипец проблемы с памятью, и чуваки этим пользуются и бесконечно стреляют у тебя сиги. Чтобы ты не прое**л обе пачки в первый же день, они будут храниться у меня.
– Блин, чувак, ты просто гений! А я и не помню, чтобы ты у меня пачки брал.
– Я буду тебе выдавать по 2 сигареты утром, в районе завтрака, 2 сигареты днем, во время обеда, и 3-4 вечером, до отбоя. Так ты сэкономишь целую пачку за два дня.
Саша был в восторге от этой идеи.
Еще один адекват, которого сильно подкосила последняя белка – Вальтер. Я его так прозвал во время игры в карты. У него был очень специфический лексикон: вальтов он называл вальтерами, а кипятильник – паяльником. А еще он очень заикался. Есть подозрение, что проблемы с заиканием у него появились уже после того, как он попал в это место Когда он хотел сделать себе чаек, он приходил в нашу палату и спрашивал:
– М-м-можно мне п-п-п-паяльник? – хорошо, что этого не слышали санитары.
Психушки – занятный опыт на день-два.
Дольше задерживаться там обычным людям опасно: это место делает все, чтобы ты становился таким же, как и неадекватная часть крыла.
Московская психиатрическая больница № 1
Моско́вская психиатри́ческая клини́ческая больни́ца № 1 и́мени Н. А. Алексе́ева (также «Кащенко» или «Канатчикова дача») — известная психиатрическая клиника, расположенная в Москве, на Загородном шоссе. До 1994 года носила имя П. П. Кащенко. Название же «Канатчикова дача» дано по местности, в которой построена больница — в середине XIX века там располагались загородные владения купца Канатчикова.
Содержание
История
Больница была открыта в 1894 году на средства меценатов. Сбор средств проходил по инициативе городского головы Москвы Н. А. Алексеева. Существует легенда, что один из купцов (предположительно, Ермаков) заявил Алексееву: «Поклонись при всех в ноги — дам миллион (по другим источникам — 300 000) на больницу». Алексеев так и сделал — и получил деньги. Для строительства был приобретён земельный участок за Серпуховской заставой у купца Канатчикова, а на деньги Ермакова был выстроен Ермаковский корпус.
Первые корпуса больницы, на 508 коек, были открыты в 1894 и 1896 гг., уже после гибели Алексеева (построены по проекту архитектора Л. О. Васильева, при участии И. М. Рыбина). Вторую очередь (открыта в 1905) строил А. Ф. Мейснер. Впоследствии больница неоднократно расширялась. В 1994 году была выстроена часовня в память Алексеева.
С 1922 года называлась больницей имени П. П. Кащенко в честь главного врача, работавшего в больнице на протяжении четырёх лет. В 1994 году больнице было возвращено прежнее название — имени Н. А. Алексеева.
Больница в фольклоре и популярной культуре
Благодаря рассказам, анекдотам и песням слово «кащенко» стало именем нарицательным, означающим сумасшедший дом.
Ну а потом на Канатчиковой даче, где, к сожаленью, навязчивый сервис, Я и в бреду всё смотрел передачи, всё заступался за Анжелу Дэвис…
«Нормальные сюда не попадают»: как я провела пять дней в психбольнице
Объективно я психически здорова — и это не моё мнение, хотя, наверное, и мою оценку можно учитывать: я биолог по образованию, интересуюсь нейрофизиологией, психологией и психиатрией и сейчас изучаю их дистанционно. Здоровой меня считает специалистка, к которой я обращалась, — психотерапевт, психиатр и доктор наук. В психотерапии я пять лет, причин хватает — у меня в анамнезе и изнасилования в несовершеннолетнем возрасте, и жизнь с маленькой дочкой в ситуации постоянного домашнего насилия.
Год назад психиатр, выписывающая мне медикаменты, уехала. Город у нас небольшой – 100 тысяч человек, найти нового врача не так просто, и я решила обратиться за очередным рецептом на антидепрессанты в наш психоневрологический диспансер. Пришла в диспансерное отделение, которое в городе (сам ПНД гораздо дальше) — и в первый раз стало понятно, что бесполезно объяснять, почему необходимы и транквилизаторы, и антидепрессанты. Выписали только первые, а при повторном посещении поставили на учёт с диагнозом «тревожно-депрессивное расстройство».
Незадолго до карантина я пришла за очередным рецептом, но мне отказали. Сказали: «Пейте травки». На остатках психических сил я просидела два с половиной месяца взаперти с детьми, которые болели, потом ко всему этому добавилось несколько трагических событий, итог оказался закономерен: я провалилась в депрессивный эпизод с суицидальными мыслями, которые, впрочем, реализовывать не собиралась, но симптомы и тяжесть ситуации могла оценить. Жить дальше без лекарств было нельзя, и я снова отправилась к врачу в надежде выбить рецепт на антидепрессанты.
Вот тогда-то всё и закрутилось. Стоило мне сказать, что смертельно устала, у меня кончились силы и жить больше не хочется, как моментально вызывали скорую: мы-де не готовы нести за вас ответственность. То, что я приехала сама на машине, нормально отвечаю на вопросы и адекватно себя веду, никто уже не учитывал. Меня не осматривал психолог, а ведь есть методики определения и степени депрессивного состояния, и реальности суицида — я о них знаю. Фактически не было никакой диагностики — только испуг дежурного психиатра и заведующей.
Приехала скорая. Не то чтобы меня в неё затолкали, но и не уговаривали — просто поставили перед фактом: «Надо ехать». Сил сопротивляться не было: я была измотана, а прессовали меня несколько человек — тут и не всякий здоровый сможет отбиться. К тому же я думала, что в больнице разберутся, что я не суицидница, и на этом всё закончится. Наивная!
В машине мне сунули какие-то документы на подпись — я даже не успела толком их прочитать. Пока ехали, успела написать своей психологине и мужу, что меня везут в психоневрологический диспансер.
Диагностики не было и в приёмном покое. Лечащего врача — а видела я его только один раз при поступлении — больше интересовало моё мировоззрение, чем симптомы: например, он подробно расспрашивал, почему я собираюсь поехать учиться за границу.
Мне сказали, что если я не подпишу согласие на госпитализацию, то его получат через суд — а он всегда становится на сторону больницы — и меня запрут на полгода. Я спросила врача, а есть ли у него какие-то другие способы убеждения, кроме угроз, и тогда он начал рассказывать, что ничего страшного, всё будет хорошо. Мол, в отделении мне будет удобно, я смогу остаться в своей одежде, выходить курить, в выходные приедут родственники. Когда я спросила, а чем меня, собственно, будут лечить, ответил: «Давайте, вы у нас хотя бы одну ночь проведёте. Я выпишу феназепам, чтобы вы выспались, а завтра вы напишите отказ от лечения и просьбу перевести в дневной стационар». Это было как раз то, чего мне хотелось, и я всё подписала.